//В «Лениздате» недавно вышла книга «Ленинградцы. Блокадные дневники из фондов государственного мемориального музея обороны и блокады Ленинграда». В этой книге опубликовано семь дневников: дневник главного инженера 8-й (Дубровской) ГЭС, одной из крупнейших в СССР, — Льва Ходоркова; дневник заведующего райздравотделом Кировского района Израиля Назимова; дневник лектора Политотдела 42-й Армии Владимира Ге; дневник дознавателя военной Комендатуры Ленинградского гарнизона Владимира Кузнецова; дневник преподавателя ремесленного училища при Адмиралтейском заводе Константина Мосолова; небольшой, в основном состоящий из цитат дневник цензора Софьи Неклюдовой и дневник шестнадцатилетнего бойца противопожарного полка Бори Капранова. Также в эту книгу вошли воспоминания Зинаиды Кузнецовой. 22 июня 1941 года ей исполнилось 13 лет. Именно с этого дня начинаются ее воспоминания, по точности и яркости описываемых событий больше похожие на дневник.
Сегодня, в день семидесятилетия снятия блокады, публикуем фрагменты дневника Льва Абрамовича Ходоркова, который автор начал вести с первых дней войны. Машинописный вариант дневника принес в музей его сын, Ходорков Илья Львович. От деятельности Ходоркова, без преувеличения, зависела жизнь города. Но из его дневника мы узнаем не только о том, как и в каких условиях ленинградские энергетики боролись за каждую станцию, но и о повседневной жизни города, который почти два с половиной года существовал в запредельных условиях. Наша публикация хронологически охватывает первую блокадную зиму.//
ЛЕВ АБРАМОВИЧ ХОДОРКОВ (1907–1965)
//В 1930 году, после окончания Электротехнического института в городе Киеве, был направлен на работу в Ленэнерго, где и проработал до конца жизни.
1930 по 1937 гг. — начальник котельного цеха 1-й ГЭС. 1937–1939 гг. — начальник котельного цеха 2-й ГЭС. 1939–1941 гг. — зам. главного инженера 8-й ГЭС им. Кирова. 1941 г. — главный инженер 8-й ГЭС.
1941 г. — зам. главного инженера 2-й ГЭС. 1941–1942 гг. — зам. главного инженера 5-й ГЭС. 1942–1943 гг. — главный инженер 5-й ГЭС. 1944–1965 гг. — директор тепловых сетей Ленэнерго.//
22 июня 1941 г.
— В Ленинграде учение ПВО. Собрать весь руководящий состав, персонал. Ждать дальнейших распоряжений.
Тон серьезный. Говорю Ане* — война.
Звоню в штаб — собрать начальников, уехавших ко мне.
Одеваюсь, бегу с Алексеевым М. И. на станцию 1.
Речь Молотова... «…бомбардировка наших городов... имеются убитые и раненые...»
3/Х–41 г.
19.40 тревога. Через 2–3 минуты неподалеку упали 3 фугасных бомбы. Вышел на улицу. Прекрасный вечер. Чистое небо без облаков. Над станцией разрывы зенитных снарядов. Слышен прерывистый гул немецких бомбардировщиков. В сторону Смольного упали зажигательные. Поднялся густой черный дым. Ветром облако дыма относит вверх по реке. Конец улицы закрыт дымом. На фоне светлого неба дым кажется мрачным черным сооружением. Постепенно дым окрашивается в розовый цвет. Зарево разгорается. Горит Петрозавод. Справа от нас падают еще зажигательные бомбы. Возникает новый пожар.
Поднялся на крышу станции. Город при полной луне неестественный, как макет. Ни души. Перспектива улиц. Внезапно свист бомб. Яркое пламя. Сильный звук разрыва. Страшное зрелище — возникающее среди домов высокое пламя и грохот разрывов в такой тихий, почти южный вечер на фоне освещенных луной домов. Постовые на крышах испуганно жмутся в кучу. Километрах в двух на чердаке высокого дома возникают и гаснут световые сигналы вражеского сигналиста.
Спускаюсь вниз. Выхожу во двор. Гул самолетов все нарастает. Ищут прожектора. Разрывы зениток все ближе. Толчок. Ветер относит во двор станции густое облако порохового дыма. Трудно дышать. Бегу в вестибюль, закрываю за собой дверь, но дым просачивается и сюда.
Через несколько минут выхожу. Все тихо. Погасли прожектора. Умолкли зенитки. Чуть пахнет дымом. Во рту ощущение сладковатого.
В полной тишине слышны крики и стоны раненых из разрушенного дома.
Чувство ярости и личного бессилия. Устал, как от тяжелой работы. Звоню домой — не отвечает. Поврежден кабель АТС.
Ночь с 5 на 6 октября
За ночь 5 тревог. Ночи поразительные, небывалые в это время года в Ленинграде. Яркая луна, ни одного облачка.
Недалеко от станции поймали ракетчика. Сын бывшего служащего станции.
Ежедневно город обстреливается из дальнобойных. Снаряды ложатся в Московском и Нарвском районах. Значительная часть жителей этих районов эвакуирована на Выборгскую и Охту.
На 1-й ГЭС снарядом убит пом. машиниста на паровозе.
На 3-ю ГЭС упало 3 снаряда, имеются жертвы и повреждено оборудование. Подавляющее большинство рабочих не боится обстрелов и бомбежек. Обстрел и бомбежка не приводят к резкому падению настроения. Хуже с питанием. На станции оно плохо организовано. Кроме того, станции не получают, как военные заводы, дополнительного питания. Жуткое питание и беспорядок в этом деле — вот что сильнее бомбардировки снижает производительность труда. Этому участку нет должного внимания.
12/ХI–41
Сегодня на машине ездил к 8-й ГЭС. Из блиндажа на берегу реки в бинокль осматривал станцию: нигде ни души.
По пути кучки ленинградцев, перекапывающих поля в поисках оставшейся картошки. Счастливцы с небольшими мешочками картошки за плечами. Купить ни за какие деньги нельзя. Покинутые селения. Окна без стекол. Деревянные домики, иссеченные осколками. Крыши со стропилами, как шатры, на земле, сорванные с домов. Пустынно, холодно, снег.
Курица — редкость. Коров единицы. Тощая собака грызет лошадиный кал. По дорогам в обе стороны с лопатами идут люди на оборонные работы. Вдоль дороги доты.
22/ХI–41
Сегодня улетели Аня и Илюшка*. Рад за них. Но как дома пусто... взглянул на Илюшкины вещи и заплакал.
Когда шли на посадку, попали под арт. огонь. Сошло. Норма хлеба рабочему — 250 г, прочим 125 г в день.
21/ХII–41
Девять часов вечера. Темень. Улицы завалены снегом. Снег сгребают с тротуаров и для проезда транспорта, но не вывозят.
Спотыкаясь в темноте о кучи снега, иду по безлюдной улице. Вокруг по горизонту яркие вспышки орудийных выстрелов. Темно. Холодно. Безлюдно. Город в окружении. Вдруг репродуктор на углу запел в эту темень, безлюдие, холод, в эти кучи
снега, вспышки огня веселую песню.
* * *
Трамваи то ходят, то не ходят. Бань мало. Вымылись за пять часов.
Женщина говорит: «Хоть бы ему также досталось. А Гитлера не убивать — мучить надо, как мы мучаемся».
* * *
Могильщик просит за рытье могилы 0,5 кг хлеба. Не дают. Сапожник говорит: слева мертвец, справа мертвец, во втором этаже надо мной мертвец, видно, и мне пора пришла. А одного повезли — гроба нет, завернули в простыню, ноги в черных
носках торчат.
* * *
Женщина говорит: «Вчера в Петропавловской 4 часа мертвяк лежал, через него ходят, никто не убирает».
23/ХII–41
Вчера на станции умерло 8 человек, из них 2 пильщика упали прямо у пил.
Сегодня умерло 5 человек. Вчера поcлали бригаду хоронить — рыть могилу. Из бригады один умер во время рытья.
* * *
На 2-й у котла упал и умер.
* * *
Вчера наши взяли Грузино, вышли к Чудову. Позавчера взяли станцию Войбокало. Немцы отступают по всему фронту.
25/ХII–41
Всеобщая радость — норма хлеба рабочим — 350, прочим — 200.
Говорят, в день умирает до 10 000 человек. Во всяком случае, умирают в день многие тысячи.
В Ленинграде иссякает топливо. Трамваи вереницами стоят на улицах.
Кладбище троллейбусов и автомашин на улицах.
28/ХII–41
Лунный прекрасный вечер. Какая красота. Деревья, провода покрыты густым инеем. Непередаваемая красота. А по этой красоте, по улице, по всей ширине от дома до дома бредут люди. За спиной вязанка дров, на саночках буржуйка и труба кровельного железа. На санках дрова, впереди муж, позади толкает жена, отдыхая через 20–30 шагов.
В домах мертвецы. В каждом доме мертвецы. В нашем доме от голода умер инженер Лавров.
2/I–42
Сильный мороз. Заморозили паропровод и водяной экономайзер котла № 3. У начальника цеха собрались ИТР. Даю указание, что делать. Входит Воронцов — в соседней комнате умирает кочегар. Мы не прерываем своих занятий. Буфетчица. С лопающимся от жира лицом, со смешком говорит: «Где тут умирающий, пусть перед смертью поест суп».
Все мерзнет. Надо спасать оборудование.
4/I–42
Иду домой. Угол Некрасова и Володарского. Ящик с песком для тушения зажигательных бомб у стенки дома. В ящике снег. На снегу навзничь лежит девочка 10–11 лет. Умирает. Стонет перед смертью. Равнодушно проходят.
У Дома Красной Армии замерзает плохо одетый мальчик лет 8.
Рыдает, кричит: мама, мама. Никто не обращает внимания. Вечером иду к Саше. Несу покушать. Сильная метель. Темно. Иду с трудом. Промок весь. Отдыхал у него час. Не было сил идти на станцию. Кажется, спасу. Вышел. Улицы пустынны. Мрачно. Кучи снега. Оборванные, свисающие на мостовые провода. Разрушенные дома. Нигде ни человека, ни огонька. Еле добрался к себе. Кто-то украл обед.
Из 95 человек, числящихся по списку, вышло — 25 человек, т. е. 26 %, — остальные больны, ослабли или умерли.
Сплю одетым. В комнате дома 2°.
От Ани ничего нет.
Консервируем кроме котла № 3 еще котлы №№ 1, 5.
Получил письмо от мамы из Куйбышева*, шло 2 месяца и два дня.
Расстреляли двоих из нашего общежития — крали продуктовые карточки у мертвых.
7/I–42
«Внимание, внимание! Говорит штаб местной противовоздушной обороны района: артиллерийский обстрел района прекратился, движение граждан и транспорта разрешается».
Над Невским разрыв шрапнели сегодня. Немцы в Детском, Лигове, Петергофе, Шлиссельбурге, у Белоострова.
С мясокомбината видны немецкие окопы, наши батареи стреляют от Московских и Нарвских ворот.
Весь день болит сердце...
9/I–42
Ленинград питался дальнепривозным углем. Уже в августе прекратился подвоз, жгли запасы. Затем стали собирать с мелких точек, оставляя без топлива рестораны, больницы, мелкие и крупные заводы, госпитали, дома. Все свозилось на электростанции, где можно — железнодорожным транспортом, где трамваем, а где автомашинами. Уголь стал для Ленинграда кровью, и этой крови оставалось все меньше. Наконец станция остановилась полностью. Многие военные заводы стали. Резко снизилось изготовление снарядов и других боеприпасов. Торфопредприятия, находящиеся внутри кольца, лесоразработки, работая напряженно, обеспечивают нагрузку системы 25–30 мгвт по 5-й ГЭС. 1-я станция дожигает последний уголь и скоро переходит на консервацию. Еще никогда Ленинградскому фронту и Ленинграду так не нужна была помощь извне, как в эти тяжелые дни января. Мощности едва хватает на хлебозаводы, водопровод и некоторые пищевые предприятия. Иногда выключаются и они. Тяжелое время. Тяжелые дни. От Ани ничего нет. Филя через представителя Горкома предложил вылететь. Звонили об этом. Решил оставаться. Уехали: Парижский, Абрамович, Неплох, Циндерей. Емельянов еле ходит. Говорит с трудом, изменился до неузнаваемости.
12/I–42
Булочная. Женщина получила 200 грамм хлеба. Отходит от прилавка. Истощенный мужчина лет 35 вырывает хлеб. Отвернулся в сторону, нагнулся, жадно поедает хлеб. Его бьют. Он молчит и продолжает жевать. В магазинах не продается продовольствие, 22-ые сутки подряд. Ничего, кроме хлеба. Ничего. Не хватает продуктов для заводских столовых, чтобы один раз в день по карточкам накормить работающую смену. Каждый день выходят из строя несколько человек. Резкое ослабление сердечной деятельности. Температура 35–35,3°.
Скоро не останется ни одного слесаря, если не наступит улучшение. Пожар. Горит четырехэтажный дом, заселенный детьми, не имеющими родителей. Дети не имеют силы уйти от пожара. Пожарные в каждой комнате обнаруживают тела умерших детей. В городе колоссальное количество пожаров от времянок. Больше, чем было от налета авиации. Ежедневно вызывают нашу команду, наши более или менее ели. В городских командах не было 80 % состава — голод.
На станции создан новый стационар на 15 человек для восстановления сил. Накормить там нечем. Вряд ли в этих условиях поможет.
13/I–42
5 или 6 дней не работает радио. Если ребенок высокого роста, ему подгибают ноги, притягивают их веревкой к бедрам, чтобы тело уместилось на небольших санках.
Беседовал с корреспондентом о продовольственном положении Ленинграда: «...5-ый месяц наш город находится в кольце вражеской блокады. Население Ленинграда — рабочие, служащие, ученые, ИТР, все трудящиеся нашего родного города героически и стойко переносят лишения и тяготы вызванные блокадой...» «...за последний период времени, когда нашим доблестным войскам удалось разгромить фашистские полчища под Тихвином, изгнать их из Тихвина, разгромить их на волховском и войбокаловском участках Ленинградского фронта и когда ж/д сообщение между Тихвином и ближайшими станциями к Ленинграду — завоз продовольствия в город существенно облегчен. За последние дни завоз значительно увеличился по сравнению с концом декабря. Сейчас имеется уверенность в том, что, несмотря на большие трудности, доставка продовольствия в Ленинград с каждым днем будет увеличиваться, и это позволит улучшить снабжение продовольствием граждан нашего города. Трудностей впереди еще много. Мы не должны забывать, что еще находимся во вражеском окружении. Но самые трудные дни уже позади...»
В вестибюль вползает умирающий. Вахтер выталкивает его на улицу. Утром будет еще один труп.
22/I–42
На улице почти ни одного нормального лица. Голод влияет по-разному.
— Опухают ноги, руки, лицо. Затекают глаза. Цвет лица серо-зеленый.
— Худеют руки, ноги, тело, лицо. Западают виски, глаза. Перекашивается лицо. Руки становятся тонкими до страшного. Заостряется нос.
— У некоторых лицо темнеет — делается черным. На прохожих с нормальным розовым лицом оглядываются. По улице страшно ходить. Бесконечные покойники на санках. Худые и длинные — не похожи на людей и страшные лица.
Третий день выдают авансом продукты — по 100 г сахара, 400 г крупы. Детям — по 75 г сливочного масла.
На 10 часов отключили 4-ю ГЭС. Замерзли питательные линии. Полопались задвижки. Вчера артобстрел 7-ой ГЭС. Жертв нет.
Съедены все кошки и собаки, большая часть лошадей. Уже несколько дней в продаже прекрасный светлый хлеб. Суточная выработка всей системы — 300 мгвтч.
Давно не было воздушных налетов.
26/I–42
Вчера получил первое письмо от Ани от 13/ХII–41. Илюшка заболел воспалением легких. Что с ним сейчас? Жив ли он? Какая мука!
28/I–42
Проболел семь дней желудком, отощал. Еле таскал ноги. Сейчас лучше. Получили на станцию витамины. Раздаем лучшим людям по 50 г.
9/II–42
Ночью ходил по 5-ой. Повсюду, на ступеньках лестниц, на площадках, в переходах, в служебных помещениях, в мастерских, на паровом узле, на полу, на досках, на грязном тряпье, на листах железа, на скамейках, верстаках, столах лежат люди в самых разнообразных позах. Одетые, грязные, чешутся во сне. Станция превратилась в грязный ночлежный дом. Надо наводить чистоту, но в общежитиях холод. Народ жмется к теплу. На 5-ой из 5-ти больших котлов загублено 4. Чинить некому. Собрал небольшую группу и исправляю котел № 4. В правой топке настоящий литейный козел*. Ремонт тянется 7-й день. Рабочие истощены и еле работают. Но даже так работать в этих условиях — самоотверженность. Умер Городков 6/II–42.
Сегодня уехал Саша. Не зря делился едой.
Гусев сообщил, что Илюшка выздоравливает. Какие мучительные две недели. Счастлив каждую минуту.
Деятельность системы все свертывается. Уже стоит 7-ая, 2-ая. Скоро станут 1-ая и 3-я. Останется только 5-я ГЭС.
Меня перевели на 5-ую 3/II. Можно гордиться тем, что в это трудное время я переходил со станции на станцию вплоть до последней действующей.
15/II–42
Населению выдают масло, сахар, мясо, крупу. Немного, но и это счастье.
Умерли Городков, ДЭТ Кудрявцев.
Полопались трубы городского водопровода. Над трещинами высокие ледяные курганы. На улицах народу все меньше. Гробы, гробы, гробы без конца.
18/II–42
Не было воздушных налетов на Ленинград.
У большинства женщин Ленинграда в течение нескольких месяцев нет менструаций. Врачи ожидают массовой гибели женщин к весне.
Угроза страшной эпидемии весной. Вши, нечистоты, трупы, отсутствие воды, грязь в столовых. Свирепствует дизентерия, которая страшно выматывает. В один-два дня человек неузнаваем.
26/II–42
Петроградская сторона. Щель в парке. В щель брошен завернутый в тряпки труп мужчины. Спотыкаюсь. У входа в щель небольшой сверток, перевязанный бечевкой, лежит на земле. Разрываю бумажную оболочку. Выглядывают детские ножки в шерстяных носочках. На помойке голый труп мальчика лет 12–13. Губы, щеки, шея объедены крысами.
Сильный артиллерийский обстрел города. 3 снаряда легли на Марсовом поле.
Приступили вчера к восстановлению котла № 2 — третьего по счету.
В городе настроение лучше. Почти ежедневно выдача каких-нибудь продуктов. Вчера выдавали по 25 г шоколада. Сократилась смертность.
День ленинградской женщины: вынести ведро с нечистотами, пойти с ведрами на Неву. Выстоять в длинной очереди к проруби. Принести воду, накормить ребенка. Стать в многочасовую очередь за продуктами. Пойти в консультацию за подкормом, напилить, наколоть, нанести дров. Растопить печку. Тяжелый день.
4/IV–42
Вчера райком принял меня в кандидаты ВКП(б). Сегодня поехал в город за Аниными письмами.
Попал под сильную бомбежку. Едва выбрался живым. Осколки падали рядом. Попадания на 1-ую, 2-ую и 4-ую. На 2-ой убито и тяжело ранено около 20 человек.
Рядом с Герасимовым в машине убило шофера. На нем пробита шинель. Бомбардировщики пикировали на корабли Балтфлота на Васильевском острове. Крупный налет. Участвовало не меньше 50 машин. Награда — 4 письма.
Пожары выводили дома из строя хуже, чем фугасные бомбы.
8/IV–42
Под вечер пошел пройтись по набережной с командиром краснофлотцев. Прошли километра 3 в оба конца.
Дорожные сцены:
Сцена 1-ая. У фабрики-кухни ничком на талом снегу, головой в грязи, умирает женщина. У рта — кровавая пена.
Сцена 2-ая. Несколько мальчишек, оживленно перекликаясь, указывают на что-то, лежащее в снегу на берегу реки. Подходим — оскаленная голова торчит из-под снега, как на блюде. Снег по шею.
Сцена 3-ья. Грохот разрывов на левом берегу. С недолетом рвутся снаряды. Встают облака дыма. Идем дальше.
Сцена 4-ая. Муж и жена выносят на веревках невероятно худое тело ребенка, завернутое в лоскуты ткани.
В семье — дети и иждивенцы. Принимают решение, кто должен умереть. Недокармливают, чтобы выжили остальные. Как ужасно! Ребенок осужден. Он хочет жить. Подбирает каждую крошку. Рыдает. Взрослые озлоблены и готовы убить себя и его.
В других семьях находят моральную силу делить поровну.
Надо помнить, сколько горя и глубокого смысла кроется за каждой коротенькой строчкой записи...
* Жена и сын Ходоркова.
