Унна-Массен. часть 2

               

                Лагерь для эмигрантов и переселенцев Унна-Массен  находился на окраине города Унна, или скорее за его пределами. Масштаб Унна-Массен не превышал размеров любого микрорайона Москвы. Здесь разместились  несколько корпусов административных зданий  для работы с эмигрантами, дома для персонала лагеря, поликлиника, несколько магазинов, почта. Из Унны в лагерь ходит рейсовый автобус. Строго по квадратам расчерченные улицы, утопают в зелени деревьев и кустарников. Божественное пение птиц не смолкает с раннего утра и до захода солнца. На территории Ландештелле множество частных домов  разнообразной архитектуры с придворовыми ландшафтами, выполненными в лучшем европейском дизайне. С  трёх сторон лагерь окружён  кукурузными полями. Словом,  Унна-Массен оказался действительно чудесным, живописнейшим местом. Просто райский уголок для тех, кто приехал сюда отдыхать, или купил  дом. Говорят, что когда-то здесь был  американский лагерь, что-то вроде  закрытой военной базы  или  разведшколы, а может, и нет.
            
               В административном здании «А», указанном в сопроводительном письме  посольства оказалось очень людно. Я обратилась к пожилому человеку, что находился за стойкой ресепшн. Человек сразу дал понять - на русском не говорю!  Анализируя всё,  сказанное им далее, я с трудом сообразила - мне надо идти на Липпе штрассе, 43, и что-то там дальше делать. Мурашки побежали от края затылка по спине, в висках застучало. Куда идти, зачем идти, может это не адрес, а название чего- то. У меня багаж неподъёмный: чемодан, и три большие сумки. Здесь никто не говорит по-русски - обречённо подумала я. Но выработанная годами адекватная реакция на любые экстремальные ситуации бросила мне спасательный круг - выплывай, как можешь, но только не тони, отступать некуда, Россия далеко.
                В полуобморочном состоянии я вышла из здания «А» и стала вглядываться в названия улиц.
-Скажите, пожалуйста, как пройти на Липпе штрассе, 43?- спросила я на немецком у женщины постарше, из тех, что проходили по аллейке.
-Идите прямо, до конца улицы, потом налево, потом снова прямо. С правой стороны будет дом 43, там находится хаузмастер.
Сильный акцент женщины выдавал  в ней  славянское происхождение,  и  я осмелилась заговорить  по-русски. Женщина с удовольствием перешла на родной язык и продолжала объяснять мне, что собственно мне нужно в этом доме, а за одно, что делать дальше. Мой слух, моё сердце, ласкала родная речь. Когда-то, в начальной школе мы изучали основы своего языка по книжке, которая так и называлась - «Родная речь». Никто и никогда на Родине не задумывается, не понимает - что значит для человека родная речь. Сначала её впитывают с молоком матери, потом глотают с кашей, потом складывают из картинок и кубиков, а потом, сами уже не понимают, но несут эту речь по жизни, делая её, то красивой, то грубой, то бесцветной, но всегда родной. Говорят, что в будущем человечество перейдёт к телепатическому общению. Значит люди на земле и в Космосе научатся понимать друг друга без слов. Сотрутся языковые границы - это здорово! Только, как же литература, искусство? Искусство может выразить себя без слов, впервые я поняла это, глядя на ярчайший язык танца, когда в «Большом» Мая Плисецкая танцевала Анну Каренину. Помню, как меня потрясло мастерство великой балерины, которая так передавала в танце глубину человеческих переживаний, что замирали от восторга сидящие в зале  представители всех рас и народов мира.  А как быть с литературой? Неужели исчезнут бесследно Толстой, Достоевский, Лесков, Бальзак, Шекспир, Гётте? Учёные говорят, что человек тратит на разговор колоссальное количество полезной энергии, но когда исчезнет слово, должно появится  что-то другое, большее, чем слово - смысл. Смысловое общение - далёкое будущее человечества, но на пути к завтра оно, человечество, должно научиться сначала любить и понимать друг друга, делать добро и себе, и другим, и природе. Всё это, к сожалению, будет не скоро, а пока я двигалась по направлению  Липпен штрассе к дому №43 и размышляла о родной речи, а ещё о том, что все, все люди на свете одинаково чувствуют боль, радость, любят, рождаются и умирают. Все мы дети одной Земли, и когда-нибудь заговорим на одном языке, или замолчим абсолютным пониманием друг друга.
                Дом №43 оказался в конце улицы, на самом краю городка, окружённого со всех сторон кукурузными полями, и чем-то из бобовых культур. В домике коттеджного  типа из трех этажей находилась контора хаузмастера. На стене висели географические карты Германии и образцы заполнения каких-то документов. На первом этаже располагались четыре комнаты и длинный коридор. Я заглянула поочерёдно в каждую, - пусто. Вдруг сверху послышались чьи-то шаги. По лестнице  спускалась пожилая женщина, похожая на горничную захолустной гостиницы, на голове её тряслась средняя химия, самая популярная у пожилых немок причёска, одежда была очень неброской, как и весь её облик. Я с надеждой обратилась к фрау: «Здравствуйте!» А в ответ услышала: - Гутен таг!- настолько сухо и недружелюбно, что дальше продолжала уже не так бодро:
-Вы говорите по-русски?
Немка вздёрнула голову, встряхнув седые барашки, гордо и ненавистно произнесла:
-Нур дойтч!      Что буквально означало - только, исключительно по-немецки!
У меня не было выбора, ведь в доме всё равно никого больше нет, и я перешла на свой допотопный немецкий:

-Скажите, пожалуйста, где находится  комната хаузмастера?
Женщина  молча указала на комнату. Через приоткрытую дверь просматривалось всё помещение.


-Простите, но там никого нет…

Спина, уходящей в глубину коридора фрау, что-то неохотно бросила мне, не оборачиваясь, но слов я конечно не разобрала. Когда на меня с новой силой навалилась тоска, и засосало под ложечкой, пришёл хаузмастер.
Он молча взял мои бумаги, полистал их поверхностно, затем начал спрашивать, но от перенесённого стресса я не понимала даже то, что могла понять. После пустых попыток разговорить меня хаузмастер(комендант дома по-нашему) сказал что-то вроде: -Сейчас придёт Виктор - он русский. Ещё минут через десять появился тот самый Виктор, русский немец, переселенец из бывшего СССР. За десять лет, прожитых в Германии, Виктор неплохо овладел языком и теперь работал  в лагере («Ландештелле») хозяйственником и помогал мастеру с переводом русскоязычных эмигрантов. Высокий, сутуловатый мужчина лет сорока пяти  заулыбался, увидев бывшую соотечественницу, обнажив при этом прокуренные  неровные зубы.
-Виктор Штонер - протянул он руку.
-Евгения - ответила я на рукопожатие.
-Вы, конечно, по немецкой линии?- спросил Виктор.
-Нет, по еврейской.
-По еврейской?! Ну не сказал бы никогда, глядя на вас!
Они быстро перебросились с хаузмастером двумя-тремя фразами, Виктор протянул мне несколько бланков и начал диктовать: - Здесь пиши то, здесь напиши это. Его «ты» в ФРГ, в отличие от Родины, совсем не резало слух,  не задевало меня, а  напротив, успокаивало, делало ближе, как-то роднило единым братством общей страны. Снова я почувствовала радость обретения речи и почвы под ногами. Виктор помог донести мой неподъёмный скарб, к которому присовокупились ещё две кастрюли, тарелки, столовые приборы, постельное бельё и так далее, выданные мне фрау «нур дойтч», оказавшейся простой кастеляншей.
-Не робей, Женьк, тут жить можно! Ничего, язык выучишь, куда ты денешься! Я уже десять лет здесь. Привык. А по - началу у всех тоска, и всё такое. Главное - найти дело по душе, работу, увлечение. Я, например, в свободное время занимаюсь авиамоделированием. Модели самолётов собираю. В соревнованиях участвую, даже награды имею. А в начале,  думал - не выдержу здесь, хоть волком вой, такая тоска. Вот как было, но видишь - всё прошло, и у тебя пройдёт.
-Виктор, а ты что здесь  увлёкся  авиамоделированием?
-Нет, я же инженер- авиаконструктор  по образованию. В Ленинграде учился. В Москве у меня друзья живут. Давно у них не был.
-Как там она,  Москва - столица - то?
-Хорошо Москва. С каждым годом всё красивее, всё больше становится похожей на столицу европейского государства. Такие же магазины, товары, новая архитектура, грандиозные проекты осуществляются. Ты новый манеж видел, а монумент на воде Петру 1 Церетели, у Крымского моста? 
-Ну, надо же, интересно бы увидеть самому!
-Да, мне тоже…
Мы оба замолчали.
               В доме №38, по Липпе штрассе мне отвели комнату  на втором этаже двухэтажного коттеджа, построенного по четыре трехкомнатных номера и два однокомнатных на каждом этаже. В этом доме, как и в остальных, жили вместе русскоязычные эмигранты - евреи и этнические немцы, в основном из Казахстана, которые назывались здесь переселенцы или ауслендеры. Все они родились и выросли в СССР, имели советский паспорт, внешность, и  как теперь говорят, менталитет. Паспорта они, конечно же, сменят, а всё остальное останется, наверное, навсегда.
Евреи жили тихо и держались своей общины. Немцы жили здесь, как у себя дома в Поволжье или Казахстане, где в основном крестьянствовали, пили водку, употребляли наркотики и местами даже имели криминальное прошлое. Аккуратно подстриженные газоны с цветниками с раннего утра до позднего вечера служили им футбольным полем, и детской площадкой. Птицы пели свои чудные песни, под кронами  деревьев, на которых прочно обосновались бельевые веревки с пестрящими майками, трусами, халатами и простынями. Только на рассвете, когда лагерь ещё спал, можно было увидеть птиц, мирно пасущихся на изрядно вытоптанных газонах. В целом, наши бывшие соотечественники вели себя в Германии так, как привыкли в СССР. Среди «казахских» чётко выделялось несколько групп из молодых наркоманов.  Они не появлялись днём в административных корпусах, видимо, обязательную поэтапную регистрацию за них проходили их многочисленные родственники. Количество членов семьи в «немецких» кланах достигало двадцати пяти человек. Наркоманов же  видели в полях, то лежащими, то сидящими с «отмороженными» лицами. При этом  возле них не валялись пустые бутылки, не было следов закуски и запаха спиртного.
               Спустя две недели по моему приезду в Унна-Массен двое молодых наркоманов поймали овцу местного, добропорядочного  хозяина и утащили в поля, чтобы сделать из неё шашлык. Не успели они  развести костёр, как подъехала полицейская машина. Овцеедов  погрузили в автобус, и больше их никто не видел, а их семьи, в полном составе безапелляционно отправили назад в Казахстан. Вот так в лагере, бок о бок жили немцы и евреи, не здороваясь по утрам, но и не проявляя явной враждебности. Немцы держались своих, евреи своих, меня не признавал никто. Мамина русская кровь оказалась доминантной и сделала нас внешне чисто русскими, да и внутренне тоже. Евреи думали про меня - этническая немка, но судя по всему городская, и не подходили ко мне, хотя здоровались, как с интеллигентным человеком. Немцы считали  однозначно своей, но тоже не подходили, считая  меня образованной, не из их культурной среды, и почтительно здоровались ещё издалека.
              Огромная, неорганизованная  очередь из эмигрантов и переселенцев бывшего СССР занимала всю площадку второго этажа корпуса «Б». Сюда приходили к пяти утра, и даже  раньше, чтобы занять очередь и оказаться в числе первых двадцати пяти человек, которые могли рассчитывать, что в течение дня их пропустят через сто седьмой кабинет, с тем, чтобы назавтра, ранним утром, занять очередь в двести пятый кабинет, потом двести сорок восьмой, и так далее. Всего нужно было обойти двенадцать кабинетов.
                Простаивая весь день в очередях, люди невольно начинали вспоминать бюрократические коридоры социума в самые худшие годы застоя, и понимали - здесь, в ФРГ, тоже не всё гладко, а немцы просто махровые бюрократы.
               Однажды в очереди ко мне подошёл пожилой немец по имени Герберт. Как потом выяснилось - агроном из Новосибирска. Он предложил мне держаться вместе при прохождении всех кабинетов, так как он и я приехали в Германию по одному, меж тем как остальные семьями, и имели возможность сменить друг друга. Разумеется, Герберт принял меня за «свою». У немцев и евреев  все заполняемые анкеты  были разного цвета, и через неделю мне всё равно пришлось его огорчить. Герберт так растерялся,  узнав,  что я не немка:
-А..., вы юдишь…
Но видимо  уже привык общаться со мной, и даже  проникся определённой симпатией:
 - Ну, ничего, всё равно вы мне нравитесь!
Однако, после «юдишь» желание общаться с ним пропало.