Чарли Чаплин — черножопый. Об отношении к мигрантам
В кармане его спецовки — огромный нож, измазанный кровью русских мужчин. В широких спортивных штанах — огромный член, окропленный слезами русских женщин. Мужчина лет тридцати, часто пьяный и всегда небритый, он ненавидит работать, но отнимает работу у других, он мусульманин-армянин и таджикский кавказец. Он коверкает язык и строит огромный дом у себя на родине. Так, с точки зрения среднего москвича, выглядит средний мигрант — так называемый черножопый
Гетто мое называется Орехово-Борисово Южное. Далеко не Бирюлево, но тоже страшно. Выйдя на балкон подышать утренней Каширкой, вижу в окне напротив три трехъярусные кровати. Кто-то превратил квартиру в общагу, и таких в нашем доме несколько. Квартиранты встают еще раньше меня и ложатся еще позже. Это — черножопые.
Консьерж Саид говорит привычное «здрасьте», если, конечно, не тискает старую больную кошку, которую откормил до размеров чау-чау. Он — черножопый. Кошка — коренная москвичка.
Автобусный кондуктор белокож. Зато большинство пассажиров черножопы. Те, кому не по карману койка в московской квартире, прут из Подмосковья и выходят у «Домодедовской».
Плохо пахнет у метро. Две синие кабинки всегда заняты и источают зловоние, а третья распахнута, но прикрыта кружевами для уюта. Там, в биотуалете, живет и работает женщина — черножопая, конечно. У нее термос, печенье, сканворды. Чаще она дремлет, бывает — звонит родным и щебечет на своем черножопом языке. Телефончик у нее плохонький, хотя в подземном переходе разбитый айфон с подозрительным бурым пятном можно взять всего за трешку. Продают его черножопые.
Москва краденых телефонов, Москва шаурмы и сортиров, Москва электричек и рынков — кто воспоет ее такую? Отчего-то все певцы собираются в других местах. И многое теряют, предпочитая променад по парку Горького закоулкам Бирюлевского лесопарка, диким, как борода бомжа. Этот лес отделяет наше гетто от соседнего, бригада черножопых жжет там кленовые листья и благоустраивает дорожки.
Люди, которых я встречаю по дороге на работу (лестницу в «Сноб» подметает киргизка, все шесть чертовых этажей), не танцуют лезгинку на изнасилованных славянках. Они много и бессмысленно работают. Как русские. Бездельничают и бухают. Как русские. Иногда убивают. Как русские. Слушают отвратительную дагестанскую попсу вместо отвратительного русского шансона.
Саид, кормящий кошку, очень мил, прочие не особенно. Ничем не отличаются от таких же, но здешних. Следовало, наверно, упомянуть, что та нерусская женщина работает в туалете не каждый день. Ее сменщица — простая брянская тетка. Тоже в грязи за копейки, тоже копит на что-то прекрасное.
Социальное сильнее национального. Я это очень хорошо понял, бегая за малолетними фашистами вокруг «Пражской». Со спины их было не отличить от точно таких же гопников кавказского происхождения.
Националист Александр Поткин признается, что в юности крышевал ларьки — ровно как Поткины по ту сторону баррикад.
Мальчики с «Пражской» орали свою «Москву для москвичей» и не понимали, что напрямую следует из лозунга. Готовы ли они занять место тех, кого выкинут вон? Койку в общаге, подсобку консьержа, кресло в воняющем бензином автобусе, пластмассовый гроб биотуалета? Или они хотят сразу крышевать?
Это уже проходили. Грязные итальянцы, вонючие поляки и евреи, объевшиеся детей, занимали американские города. Что впоследствии способствовало популярности молодого Чарли Чаплина. Отчего он прославился больше Китона, Ллойда, Арбэкла и других комиков? Оттого, что его персонаж, Маленький Бродяга, тоже мигрант. Смешной человечек из Европы, ослепленный огнями большого города. Странник в чужом Нью-Йорке — мигрантской столице мира. И вот, узнавая себя, бедняки по обе стороны океана разевали рот над идиотствами Шарло.
Вот этого нам очень не хватает. Нет, не смеха (есть же Равшан с Джамшутом — какое время, такой и Чаплин), а обычного, наивного, забавного гуманизма.
Утром две барышни в метро обсуждали Бирюлево:
— А один депутат говорил, что ИХ стало больше наших.
— Совсем обнаглели. Гнать ИХ надо.
Они это местоимение выхаркивали. Сразу было понятно, о ком говорят барышни. Если б я их расспросил, они б наверняка сказали, что есть у них знакомый татарин — на удивление приличный человек. И каждая бы повторила любимую фразу всех националистов: «Вообще-то я не националист, но…»
У моей девушки немецкая фамилия и четверть таджикской крови: дворники, заглядевшись, роняют метлы. Она никогда не будет жить в биотуалете, она гуляет по гетто в красивом пальто цвета кленовых листьев. Но все равно она куда ближе к НИМ, чем к этим барышням из метро. И я очень боюсь за нее — и за миллионы других таких же. Настолько боюсь, что вот взял бы в руки трость и пошел бы смешить народ по-чаплински.
Но нет, не получается смешно.
Вход
Поиск
